Пианист Сергей Редькин: «Из меня не пытались вырастить суперзвезду или аутиста»

Он в 2015 году завоевал III премию и бронзовую медаль на XV Международном конкурсе им. П. И. Чайковского в Москве, а в нынешнем году стал лауреатом еще одного крупного международного состязания — завоевал II премию на Международном конкурсе Королевы Елизаветы, проводимом в Брюсселе.

Я расшифрую эти ноты…

— Вы родились в Красноярске. Ваш знаменитый земляк Василий Суриков любил повторять «Краснояры сердцем яры», имея в виду — ничего не делают наполовину, во все вкладывают все силы и душу. К вам эта фраза относится?

— Наверное. Это интересная формулировка, я всегда замечал за собой такую странную вещь: с одной стороны я достаточно ленивый человек и себя пинаю за это. А с другой стороны — когда дело доходит до сцены, я чувствую колоссальную ответственность и всегда стараюсь изо всех сил… Наверное, у меня есть такая немножко маниакальная черта характера: если я чем-то увлекаюсь, то меня очень трудно от этого оторвать.

— Вы не из музыкальной семьи, верно?

— Да. А в музыку меня привела мама. Она у меня воспитатель в детском саду, папа — шофер. И единственное, что связывало нашу семью с музыкой, — это пианино, которое стояло дома годами. Потому что мама в детстве училась в музыкальной школе, но не закончила. Это было ее пианино.

В какой-то момент инструмент все же решили продать. И с этого все началось. Когда стали приходить покупатели, проверять звучание, мне тоже стало интересно, что же это такое. И однажды, видя мой интерес, мама спросила меня: хочешь, я объясню тебе, как это работает? Достала старый самоучитель с азами нотной грамоты… И меня это просто захватило! Было так интересно: вот тут, этими странными значками, зашифрована известная мне мелодия, и если я все правильно расшифрую и нажму нужные клавиши, она зазвучит! Это было волшебство какое-то… Мне очень нравилось одним пальцем с листа разбирать какие-то мелодии… В то время в журналах, на последних страницах газет печатали частенько ноты той или иной популярной песни. И через какое-то время мама спросила: хочешь пойти в музыкальную школу, там тебя научат играть по-настоящему? Я сказал да. Так все и началось…

— Не было у вас после поступления в музыкальную школу чувства, как в том анекдоте, когда первоклассник спрашивает родителей вечером 1 сентября: что же вы не предупредили, что эта бодяга на 11 лет?

— Кхм (смеется). Не сразу, но случился такой раздражающий период в обучении, да. Где-то на третий-четвертый год, когда еще ничего не получается, но уже надоело… Это было тяжелое довольно время. Мама понимала, что за роялем нужно в любом случае проводить не менее двух часов, поэтому она просто засекала время, а я сидел за инструментом. И если бы не мама и не моя первая учительница, может быть, все бы сложилось иначе. Но они сумели перевести меня через этот первый рубеж, а дальше как-то уже я стал понимать, что делаю за инструментом, стало больше получаться, пошел какой-то выхлоп, и стало легко.

Спасибо родителям, что не растили суперзвезду

— А в какой момент вы поняли, что музыка — это ваш жизненный путь?

— Наверное, когда мы переехали в Санкт-Петербург. Это был такой момент, когда я словно проснулся. Многие дети, и я в том числе (сегодня, давая мастер-классы для детей, я это замечаю), на уроке подчас присутствуют как бы наполовину. Они что-то слышат, что ты им говоришь, а половину просто пропускают мимо ушей. И я был такой же, я мог сидеть играть гамму и засыпать в процессе. И вот когда мы приехали в Санкт-Петербург, вот тогда у меня впервые возникла мысль, что все серьезно. Я благодарен родителям за то, что они никогда на меня не давили, никогда не пытались сделать из меня суперзвезду фортепиано. Мама часто говорила, что отдала меня в музыкальную школу, чтобы приучить к труду, ответственности… Ну и развить в художественном плане.

— Существует немало стереотипов о детях, занимающихся музыкой всерьез, и главный из них — у таких детей нет детства…

— Это не про меня. Сбегать с друзьями поесть мороженого, погонять мяч и многое другое всегда успевал. Мой лучший друг в Красноярске жил этажом выше. Мы до сих пор с ним поддерживаем дружеские отношения, и нам всегда при встрече есть, о чем поговорить. Хотя он не музыкант.

Я гулял во дворе не очень много, но я сам был таким мальчиком, который не стремился проводить время на улице с утра до вечера, мне это просто надоедало через какое-то время.

Спасибо моим родителям, они не пытались вырастить из меня какого-то аутиста, человека, который живет вне социума. Они понимали, как это важно, — уметь общаться с людьми, а еще — как важно человеку с моим тщедушным телосложением много двигаться, быть на свежем воздухе. И я уверен, что ребенку не нужно заниматься по шесть часов за роялем, чтобы добиться результатов. Просто нужно развивать голову и заниматься с умом и тогда и трех часов может быть достаточно…

Уловить веление судьбы

— В одном из ваших интервью вы сказали, что музыка — добрый ангел, который ведет вас по жизни. Можно подробнее об этом?

— Ну на самом деле за меня так красиво сформулировал журналист… Но речь примерно шла вот о чем: так получается, что все лучшие события в моей жизни происходят случайно. Каждый раз, когда я пытаюсь что-то сам форсировать и стучаться в какие-то двери, это оказывается бесполезным. А вещи, которые способны многое поменять в жизни, происходят случайно — и все они связаны так или иначе с музыкой. Судьба меня забрасывает в такие места, где я знакомлюсь с людьми, которые потом играют важную роль в моей жизни. Это нужно осознать и смотреть на открывающиеся двери и уметь видеть и поймать момент, когда ты оказался в нужном месте в нужное время.

— Как с конкурсом Елизаветы получилось, да?

— Да! Я вообще на него не собирался. План был совсем другим. В той школе в Бельгии, где я учился, подразумевалось, что все выпускники идут на этот конкурс. Вроде как само собой разумеется. А я на конкурс идти не хотел. Но мне так расписали перспективы: если я пойду на конкурс, то целый год смогу играть в лучших залах Бельгии и вообще у меня будут все возможности сыграть с Бельгийским национальным оркестром и с другими коллективами. Я подумал: а соглашусь, а потом, в последний момент, откажусь. Скажу, что рука заболела. Ведь идти на такой престижный конкурс после премии на конкурсе имени Чайковского — безумие… И я это прекрасно понимал.

Ну, а в итоге получилось, что все золотые горы концертные, что мне сулили, обрушились из-за пандемии. И в какой-то момент я подумал: полтора года готовлюсь к конкурсу, играю эту программу, думаю о ней, хожу на уроки к своему профессору петербургскому Александру Сандлеру (чего я не делал уже много лет), так что ж — все это зря? Почему нет? Вдруг имеет смысл принять участие? И раз — ставочка сыграла! (улыбается). Я понял в какой-то момент, что судьба меня направляет на конкурс, ну и решил не противиться…

— А вы намерены еще принимать участие в конкурсах или уже решительное нет им скажете?

— Я и после конкурса имени Чайковского говорил: все, больше нет, не хочу. А в итоге — попал на конкурс Елизаветы, второе место занял… И вот что получается: когда ты добираешься до финала такого масштабного состязания, но занимаешь второе место, включается мужской азарт и желание доказать, победить…

Но вот уже прошло больше двух месяцев после конкурса, я стал остывать, осмыслять… И мне кажется, что будет глупо, инфантильно стремление что-то кому-то доказать, еще что-то выиграть.

Мне кажется, у меня уже есть некое имя в музыке. И двигаться нужно в другом направлении, в более художественном. Те полтора года, которые я провел, утюжа «елизаветинскую» программу, они были мучительны. Я понимал, что во многом ограничен в выборе другого репертуара, не могу себе позволить то или это, нельзя рисковать, нужно играть так, чтобы в твоем хорошем вкусе никто не усомнился… В таком режиме музыканту существовать утомительно. Мне хочется себя отпустить и начать брать в репертуар новые произведения, искать свой путь в интерпретации…

— Кстати, о репертуаре. Есть композиторы, чье творчество близко вам по духу?

— Все, что я играю в последнее время, мне нравится. Не припомню ни одного произведения, которое бы я исполнял из-под палки и без положительных эмоций. Уже много лет, слава богу, я существую в таком режиме, что играю то, что хочу. Но есть репертуар, который мне физиологически подходит больше, а есть — который меньше.

Когда играю Шопена, то понимаю, что в моем исполнении — возможно, из-за моего закрытого образа за роялем — Шопен до публики доходит сложнее. Несмотря на то, что я умею его играть и знаю, как. Не зря прошел с балладой Шопена во второй тур конкурса Елизаветы, а там отсеяли две трети участников — из 70 осталось 13!

Но факт — Шопен на концертах, с точки зрения отклика публики, проходит с большим скрипом.

А вот музыка более современная, XX век, Прокофьев, Шостакович, Стравинский — воспринимаются слушателями с куда более сильной эмоциональной отдачей. Эта музыка в моем исполнении им «заходит». На данный момент это мой центральный репертуар. Но и планов много, что я мог бы еще сделать. Много пробую, экспериментирую…

«Раз было хорошо, то и будет»

— Вы сказали, что вы — интроверт, сложно ли вам участвовать в конкурсах, выступать публично? Как вы себя настраиваете?

— Прошел тот период, слава богу, когда мне было трудно выходить на сцену (стучит по деревянной спинке стула). А он был. Начался, когда мне было лет 15. Помню, участвовал в детском конкурсе «Ступень к мастерству». Я выходил на сцену и испытывал панику. Кое-как добрался до финала, но руки буквально тряслись, играл на автопилоте… Это продолжалось несколько лет, я поступил в консерваторию и рассказал своему профессору, Александру Михайловичу Сандлеру. Сказал ему: когда был маленьким, было так легко, выходишь на сцену и играешь, а теперь… Он как-то очень меланхолично улыбнулся и сказал: «Ну раз было хорошо, то и будет хорошо. Не переживай». Так оно и случилось через пару лет. Я нашел способы справляться с волнением. Оно есть, но не отвлекает. Вообще артист обязан волноваться перед концертом и во время, если ты не волнуешься, значит, что-то точно идет не так. Волнение — это осознание ответственности: у тебя только одна попытка — в этот раз и с этой публикой, и разумеется, хочется выдать наилучший результат.

Вообще чтобы справиться с сильным волнением, нужно просто научиться не думать в такие моменты слишком много, а погрузиться в музыку, в поток, который тебя несет… Закрыться в своей музыкальной коробке… Да, я не из тех музыкантов, которые напрямую общаются с публикой во время концерта, я что-то создаю, а вы, если хотите, можете услышать…

— Вы и ваша супруга — творческие люди. Легко вам уживаться вместе?

— В общем, да. Потому что я мало занимаюсь дома, а Вика человек стеснительный, и если я дома, она занимается на цифровом пианино (у нас два инструмента — рояль, который я просто обожаю, и цифровое пианино). Надевает наушники — и работает.

Ну и к сожалению, я много времени в разъездах, так что вместе мы проводим не так много времени, как хотелось бы.

— Вы принимаете советы или опираетесь на свое понимание?

— В жизни музыканта должно быть несколько человек, которым доверяешь безоговорочно. И к ним нужно прислушиваться. Адекватно оценить самому то, что делаешь, просто невозможно. Мой коллега как-то сказал мне: «Ты же понимаешь, что ты — единственный человек, который себя не слышит по-настоящему?». И это так. Нужно мнение со стороны, обязательно.

У меня есть люди, которым я доверяю в этом смысле. Это мои учителя, друзья-профессионалы.

Любовь моя — настольная игра

— Есть люди, которые, занимаясь далекими от музыки вещами, иногда музицируют для удовольствия. А что для удовольствия делаете вы?

— У меня очень бурное увлечение настольными играми. Началось это после конкурса имени Чайковского, хотя настолки я еще в детстве любил. Я, помню, сам с собой мог в них играть, даже собственные игры рисовал и придумывал правила. Мне хотелось придумать игру такую, чтобы в ней не было очевидных способов выиграть…

А потом слегка подзабылось это увлечение, а вот после конкурса имени Чайковского мы с Викой отдыхали на море в Болгарии, зашли в книжный и я увидел настольную игру. Купили, весь вечер играли, потом позвали друзей и снова играли. И я понял, что современные «настолки» стали очень интересными, в том числе с математической точки зрения, как там найти баланс, какие внутренние механизмы… Они красиво выглядят и заставляют мозг серьезно напрячься. Для меня это большое удовольствие, жаль только, что добрая половина моих коробок с играми находится в Санкт-Петербурге, где я бываю не так часто…

— Видимо, тот мальчик, что с восторгом разбирал, как сыграть по нотам, просыпается в вас, когда вы разбираетесь в новой игре?

— Да. Игра — это самая интересная вещь, потому что это единственное, что мы, люди делаем просто так, без целей… Игра не имеет практического смысла и, возможно, поэтому так привлекательна. А ведь музыка — тоже игра. Мы собираемся в большом зале и кто-то один извлекает звуки из фортепиано, а остальные слушают. Это тоже не имеет практического смысла и потому так прекрасно…