Снежный легочный свист: репортаж из «красной зоны» во Владивостоке

Улица

Во вторник третьего ноября я подхожу к Владивостокской клинической больнице № 4, более известной как «Дальзаводская», где проходят лечение больные коронавирусом приморцы. Примерно два часа дня, на улице свежо, у главного корпуса больницы с ноги на ногу переминаются мужчины с пакетами, что-то живо обсуждают, рядом с одним из них крутится ребенок. В пяти метрах от них — вход в больницу, точнее один из входов. Подхожу ближе, на дверях знак биологической опасности, по всей видимости, туда точно заходить не стоит.

На улице рядом с корпусом стоит девушка, она пытается что-то разглядеть в окне палаты, но весь обзор ей загораживает могучая спина лежащего на боку, спящего мужчины. По ту сторону находятся «свежеприбывшие» больные — ожидающие распределения по отделениям.

Зелёная зона

Всего в Дальзаводской больнице находится более четырех сотен больных коронавирусом, условия содержания строжайшие. Проход в зеленую зону — часть больницы, где медперсонал может ходить без специальных костюмов — перекрыт, на входе обязательный замер температуры, посторонним, как говорится «вход воспрещён»: все строго по записи. На полу, вдоль стен, расклеены зеленые линии клейкой ленты, обозначающие безопасную территорию. Такие «наклейки» есть во всех коридорах зеленой зоны, для того чтобы и персонал и случайные посетители знали в какой части больницы они находятся. В красной зоне на полу расклеены, соответственно, красные линии. Видишь на полу зеленые линии и защищен только маской? Все хорошо. Видишь на полу красные линии и защищен только маской? У меня для тебя плохие новости.

Никакого расслабления, работа кипит, по коридорам ежесекундно проносятся сотрудники больницы. Меня встречает главный врач больницы — Елена Валерьевна Новицкая. Мы проходим в приемную, я задаю несколько наиболее интересующих меня вопросов, в первую очередь про родственников. Как налажена связь?

Мы по разному контактируем с родственниками, — отвечает Елена Валерьевна, — все пациенты, которые, находятся в стационаре, могут общаться с близкими, телефоны у них никто не забирает. Гаджетов нет только у пациентов, которые находятся в реанимации и то, только потому, что они не в состоянии ими пользоваться. Но даже в реанимации у нас есть возможность передавать сообщения через заведующего отделением, на истории болезни каждого пациента указаны контакты для связи. Врачи сами связываются с родными пациентов, сообщают им о состоянии. До слез трогательно, когда родственники пишут письма и медсестры читают им эти письма.

Я видел людей на улице? Это все родственники заболевших?

Да, они принесли для своих родных все самое необходимое. С часу до трёх у нас идет прием. Под эту процедуру у нас рассчитано определенное время, потому что отдельно выделяется человек, которого нужно специальным образом экипировать. Все это принимается, сортируется специальным образом и доставляется до постели каждого пациента.

Пограничье

Главный врач мне, человеку, далекому от медицины объясняет самые важные аспекты нахождения в красной зоне — любая манипуляция — потрогать лицо, поправить очки, почесаться, поправить маску, сходить в туалет — в зеленой зоне. В красной — на все это запрет. С собой никаких предметов способных нарушить целостность костюма — украшения снимаются, цепочки, браслеты, часы тоже. Телефон только в чехле. После нашей беседы Елена Валерьевна провожает меня в кабинет, где мне предстоит облачиться в костюм, который сможет защитить меня от нового вируса.

Облачиться в эту противовирусную броню — уже приключение. Порядок таков: своя одежда снимается до нижнего белья, потом надевается первый костюм. После этого на ноги натягиваются резиновые сапоги, потом резиновые перчатки и маска, затем второй костюм, шапочка, еще одни перчатки и шлем. Все места, где костюм может обнажить кожу, намертво заматываются бумажной лентой, вдохнуть через специальную маску, больше похожую на треугольный «кулек» тяжело, от выдоха потеют очки. «Броня» шелестит при каждом шаге, ощущаю себя аниматором в надувном костюме, с завистью смотрю на проворно и быстро двигающихся врачей без брони здесь в «зеленке».

Красная зона

В нескольких метрах от «гардероба» пластиковая дверь с табличкой «биологическая опасность», за ней отделение для больных коронавирусом. Входить внутрь можно только в полном обмундировании, за этим следит специальный человек. Инфекционное крыло имеет один вход и один выход, все остальные двери надежно закрыты для предотвращения «утечки вируса». Врач еще раз на всякий случай переспрашивает меня о готовности, я киваю и мы входим в отделение.

Дверь за спиной хлопает, перед глазами длинный, не меньше ста метров больничный коридор, вдоль стен которого стоят кровати с людьми, пустых коек нет. Я прохожу вперед и заглядываю в палаты, в каждой шесть или восемь коек стоят очень близко, но не в плотную. В основном больные общаются между собой или листают что-то в телефонах, некоторые читают книги. Дохожу до небольшого зала, где до эпидемии коронавируса стояли стулья для ожидающих приема врача и стойка администратора. Стойка осталась на месте, а вот стулья сменились на койки с тяжело дышащими людьми. Пытаюсь заговорить с мужчиной, в зале, но он отказывается комментировать свою болезнь, как и многие другие пациенты. Более сговорчивые отвечают однообразно и как-то равнодушно: «ну заболел, ну бывает». Очень много палат, очень много людей. Все говорят, ходят, шутят, смеются, едят, читают, спят, скучают, и в целом напоминают самый обычный госпиталь, но о его инфекционной природе вновь и вновь напоминает пластиковый щиток перед глазами.

Реанимация

Короткий коридор, палаты друг напротив друга, в каждой примерно пять-шесть человек. Стеклянные стены, через которые персонал может наблюдать за больными, двери закрыты. В отличие от общего отделения здесь очень шумно, неустанно в комнаты больных подается кислород, работает огромное количество техники.

Открываю дверь и вхожу в палату. Внутри стоит писк, как будто где-то рядом сдает назад грузовик, экраны аппаратов горят разноцветными огнями, в основном красными и оранжевыми. Фиолетовые толстые трубки поддерживают жизнь в человеке на кровати, мужчине в возрасте, который лежит на боку, прикрывшись простынкой. Слышно как воздух под давлением нагнетается в кислородную маску с характерным шипением. Врач объясняет, что аппарат оповещает персонал о том, что маска немного отстает от лица и в каком-то месте дает протечку. Что в принципе понятно, мужчина, удобства ради, подложил под голову руку и слегка отклонил маску в сторону. Напротив него еще один пациент, тоже в возрасте, лежит на боку, натяжно, очень тяжело дышит. В реанимации, если оглядеться по сторонам, большое количество врачей, все они делают какие-то медицинские манипуляции, общаются с больными, во всех палатах постоянно находятся люди в защитных костюмах.

Тяжелый больничный запах просачивается сквозь маску, щекочет ноздри. В палату заходят молодые люди, по глазам видно, что молодые, в защитных костюмах, подходят к кровати женщины-пенсионерки. Отключают один из аппаратов, выставляют специальную шторку.

Всё? — испуганно спрашиваю я.

Нет, что вы, просто нужно провести некие манипуляции, — отвечает один из врачей. Костюм на корню заглушил произносимое им название процедуры, оставив вместо него и в памяти и в записи неразборчивое целофанновое шуршание.

Чтобы не мешать людям выполнять свою работу, ухожу в следующую палату. Со мной согласилась побеседовать девушка, которая только вчера поступила в реанимацию. Сходу желаю ей скорейшего выздоровления, она улыбается. Прошу рассказать насколько стремительно развивалась болезнь. Ей тяжело говорить, она часто и глубоко дышит, каждый выдох сопровождается характерным для пневмонии едва уловимым хрустящим «снежным» свистом.

Неделя, — произносит она и тут же заходится в тяжелой отдышке, — По всей видимости, был контакт… Неделю… Я потеряла… Пыталась лечиться дома… Потом вызвала участкового врача… Мне стало хуже намного и меня госпитализировали сюда… Госпитализация прошла очень быстро… Через пятнадцать минут я оказалась в интенсивной терапии…

Я спрашиваю, чем конкретно она лечилась, девушка отвечает, что первая половина недели — противовирусные препараты, потом два вида антибиотиков. Она опять задыхается, мне кажется, что каждый вдох дается ей непосильным трудом. Я извиняюсь, делаю несколько снимков и выхожу из палаты, остальные пациенты провожают меня глазами.

В коридоре атмосфера заметно легче, чем в палате, отчасти это связано с постоянной суетой медицинских работников, которые перетягивают на себя внимание. Старшая медсестра, которая любезно согласилась ввести меня в курс происходящего, стояла на выходе из палаты.

У них фатальное поражение легких? — спросил я, обводя рукой больничный коридор.

Разное, но не фатальное. Можно сказать, что эти люди нуждаются в кислороде для поддержки жизнедеятельности. После того как их состояние стабилизируется, мы переводим их в другое отделение. У нас есть кончено пациенты со стопроцентным поражением легких, но это не большинство.

А как они к вам попадают? Получается, что по рекомендации лечащего врача…

По-разному, — с ходу отвечает она, — и через поликлиники к нам направляют, привозят на скорой, из края везут. Вообще к нам поступают люди, у которых насыщение кислород крови ниже 93%. В больнице, не только реанимации есть кислородная разводка, то есть больной может получить кислород не только тут, но и в отделении.

Я так понимаю, здесь есть и те, у кого возникли осложнения после заболевания?

Да, и мы их оперируем. Вызываем врачей, они работают в этих сложных условиях, надевают поверх костюма стерильный костюм, поверх двух пар перчаток третьи и работают.

И сколько больных в реанимации?

23 человека.

Все на кислороде?

Да, все кислородозависимые.

Мне резануло ухо слово «кислородозависимые», по большому счету любого человека на планете можно назвать кислородозависимым, но эта двадцатка не может самостоятельно дышать. Хотели бы, да не могут. Я еще раз прохожу по коридору реанимации, касаясь подошвой резиновых сапог красной ленты на полу. Через стекло оглядываю палаты, люди, как я позже узнал, только что отобедавшие, лежат практически неподвижно. Шумят приборы, шипят кислородные маски, вижу, что одна женщина, не без труда, присела на кровати и смотрит в окно на больничный двор. Прохожу назад в общее отделение.

Инфекционка

Иду не спеша: тяжелый костюм сковывает движения, температура внутри превращает его в переносную парилку. Даже не представляю, как врачи носят его по восемь, а то и десять часов. Останавливаюсь у одной из кроватей, мужчина в домашних тапочках смотрит на телефоне ролик, похоже про коронавирус. Пытаюсь что-то у него спросить, но он достает из кармана паспорт гражданина Китая и показывает мне его обложку.

Чайна, чайна, — говорит он, потрясывая документом в воздухе. Понимающе киваю и прохожу дальше.

Заведующая отделением встречает меня у выхода — шлюза. Захожу в шлюз, получаю инструкции от сотрудника стоящего по другую сторону двери. Сначала меня окатывают дезсредством от макушки до пят. Спирт испаряется с поверхности костюма и приятно охлаждает тело. Избавляюсь от защитной брони и выхожу в зеленую зону. Кажется с первым вдохом «чистого» от вируса воздуха я почувствовал, как от легких по всему организму расходится жизненно-необходимый кислород. Следом за мной, через несколько минут выходят медсестры, на лицах следы от масок, воротники футболок в темных пятнах пота. Чувствую уважение к этим улыбающимся девушкам, сейчас я уже уйду отсюда подальше, а им придется снова и снова возвращаться в красную зону. Задаю вопрос о коронавирусе у сотрудников. Врач, который сопровождал меня на протяжении всего пути, объясняет, что заболеть здесь существенно тяжелее, чем там на улице. В красной зоне так вообще невозможно, если конечно не нарушать инструкции. Я не нарушал.

Выхожу из больницы в морозный день, вижу, как у входа в главный корпус останавливается джип, оттуда выходит мужчина, берет под руку женщину преклонных лет и помогает ей забраться на переднее сиденье «Лэнд Крузера». Вспоминаю слова премьер-министра Михаила Мишустина о том, что коронавирус не различает сильных и слабых, богатых и бедных и не делит людей по национальностям, политическим взглядам или убеждениям.